Шпилли-Вилли

Тихие игры-2

Этот первый день весь целиком ушёл на освоение пространства. Мы осваивали курортный городок - его немногочисленные, зато чистые и не слишком забитые пляжи, его кафешки с претензией на "этничность" , его десяток обаятельных улочек. Мы осваивали здешнее море, круто спускающееся дно и хаос подводных камней. Мы осваивали заново искусство медленных долгих разговоров, восстанавливали общий словарь и умение спиной чувствовать выражение лица. Мы, уже превратившиеся в условных "взрослых" , заново осваивали свою детскую игру.

... Дождавшись Олесиной очереди в раздевалку, я, не прерывая разговора, вошла вслед за ней. Всласть потолкавшись и похихикав в попытках устроиться вдвоём в жестяной загородке так, чтобы не слишком "развлечь" окружающих, мы со свежим и новым чувством отдались старой игре: одновременно, как по команде, сняли купальные трусики. Я сразу стала развязывать верх купальника, Олеся - копаться в пакете с одеждой. Я развязала купальник и оставила его болтаться на шее, Олеся достала блузку и лифчик из пакета и аккуратно повесила их на край раздевалки.

Я тщательно вытерлась нашим общим полотенцем и передала его ей. Она сняла верх купальника и стала вытираться. Первый раз за последние годы - если не считать сумбурного утреннего переодевания в полутёмной комнате, смущённо отвернувшись после первого сильно импульса, - я видела её голой, и удивилась продолжающейся с подростковых времён схожести наших тел. Только соски у неё чуть поменьше и потемнее моих, а лобок - выбрит почти весь, оставляя только две узкие полоски в форме буквы V, так коротко подстриженные, что казались нарисованными (у меня - только слегка подстрижено и подбрито "под купальник") . Задумчиво шаря в сумке, я всматривалась в Олесю. Олеся в то же время со странной ласковой улыбкой всматривалась в меня.

Оставаясь голой, я свернула оба купальника и закатала их в полотенце; Олеся тем временем уже застегнула лифчик и стояла в расстёгнутой блузке, всё ещё без ничего "внизу". Я, чувствуя прежний "соревновательный азарт" , демонстративно вернула свой бюстгальтер в сумку и натянула футболку на голое тело. Олеся ухмыльнулась - поймала подачу (говорилось же всё это время без умолку, о чём-то совсем отвлечённом, вроде выбора продуктов на обед) - достала из своего пакета юбку и трусики, потом трусики тем же жестом вернула в пакет, а широкую юбку до колен обернула и застегнула вокруг голых бёдер. Я оставила трусики в сумке, и натянула юбку-шорты на голое тело, так что в результате этот раунд я выиграла - снимать уже одетый лифчик Олеся всё же не стала: это было бы против негласного правила "так само получилось" (хотя, забегая вперёд, в следующие дни мы потихоньку решались это правило нарушать) .

Дома Олеся немедленно и с видимым удовольствием разделась и отправилась в душ (к счастью, в последнее время крымские домохозяева стараются пристроить личный санузел-кладовку к любой съёмной сараюшке, так что вместо общественного "летнего душа" во дворе мы были осчастливлены вполне личной душевой кабинкой с водонагревателем, не говоря о прочих удобствах) .

"... инай... ама!" - крикнула мне Олеся, едва слышимая сквозь дверь и звук льющейся воды. "Что-что?" - я открыла дверь (она не задвигала створки кабинки, и я видела её в метре от себя, с зажмуренными от удовольствия глазами, подставляющую горло и грудь под широкий разбрызгиватель душа) . "Говорю, обед не начинай готовить сама!" - "Угу".

"... оре... его!" - "Что-что?" (опять сунувшись за дверь) - "А море тут ничего!" - "Угу". - В результате, после третьей попытки пообщаться, я просто притащила табуретку, уселась в проёме двери и болтала обо всём с голой Олесей, радостно отфыркивающейся от бьющих в неё струек. Было это так здорово, так естественно, что и я тоже не стала закрывать кабинку и даже не удивилась, когда Олеся, слегка промокнув тело полотенцем, бросила его на ту же табуретку и уселась верхом, так что я (наверное, первый раз в жизни) увидела вблизи её немножко раскрытые и идеально эпилированные половые губы, клитор и всё-всё, получив очередную возможность удивиться, насколько одинаковы наши тела, но оставив это наблюдение при себе.

Я вымылась, мы оделись (потом оказалось - в последний раз были одетыми дома) , сготовили "холостяцкий" , но не без выдумки, обед, валялись на кроватях, пережидая жару, то с книжками, то подрёмывая, то вдруг возвращаясь к утренним странным старинным беседам - в общем, отдыхая от дороги, провалялись до самого вечера, купаться уже не пошли, зато нашли прекрасную кафешку, стоявшую почти в кромке прибоя, и за пару часов весело и храбро уговорили бутылку вина.

Мне с ней было - потрясающе легко. Такая особая смесь, которой нигде не найдёшь больше, ни с кем, никогда: смесь бытовой лёгкости (в выборе кафешек, еды, вина, времени купания и сна) , правильных и важных разговоров, и - острого, сладкого, напряжённого ожидания чего-то. Мы никогда этого не обсуждали, но я знаю, что ей со мной было - точно так же.

Вечером, лёжа в постели (уже после того, как еле видя друг друга в темноте, не задумываясь, сняли всё перед сном, после последнего ленивого обмена впечатлениями про сегодня и планами на завтра) я внимательно вслушивалась в пространство ночной комнаты, всё думая - правда ли я слышу ритмичное шуршание Олесиного покрывала и её участившееся дыхание, или мне только кажется; всё думая - заметила ли она ритмичное шуршание моего покрывала и моё участившееся дыхание, и стоит ли стараться всё это скрыть, или как? Один очень короткий стон на границе сна мне уже точно почудился: я даже не знаю, кому он принадлежал.

Мне приснилось огромное поле от горизонта до горизонта, раннее летнее утро, сладкая прохлада и особая прозрачность этого утра. Мы с Олесей медленно и молча шли по этому полю - абсолютно голые, от горизонта до горизонта.