Шпилли-Вилли

Как это бывает у ученых. Часть 4

Весь день она поражала меня хорошим настроением и доброжелательностью. Выяснилось, что лесбийские позывы ее больше не мучают, она может, наконец, закончить свою многострадальную диссертацию. Она исцелилась, хотя и через непростую процедуру. Тогда еще не знали термина "шоковая терапия" , но именно это Елена и проделала. Забегая вперед, скажу, что Анькина ремиссия пережила наши с ней отношения.

Наступил, как это, ни ужасно, понедельник. Анька кокетливо вертелась перед большим старинным зеркалом в коридоре, пристраивая косынку на шее. Я ее поторапливал, но и любовался, в который раз приговаривая: "Хороша, черт ее подери". В деканате ее не раз одергивали, говорили, что ее одеяния, хоть и изысканные, но отвлекают студентов и преподавателей. Анька с хохотом предлагала в ответ сравнить посещаемость своих семинаров с семинарами унылых пожилых преподавателей. До метро "Парк культуры" , как всегда добежали, обсуждая проблемы детей. Дальше, по радиальной линии под каким-то предлогом я ее отправил одну, а сам отправился в близлежащий цветочный киоск, один из немногих в тогдашней Москве.

Итак, наша лаборатория через полчаса. Я приближаюсь к Ленкиному столу с букетом цветов и свежим номером журнала "Нева". Начали печатать роман Дудинцева "Белые одежды" и Елена мечтала быть первым читателем. Происхождение цветов я объяснил коллегам просто: мол, третье (или второе - уже не помню) воскресенье апреля только что объявлено Днем советской науки в пику празднования Пасхи. Поэтому не хило поздравить единственную женщину в лаборатории. Коллеги, равнодушно пожав плечами, вяло поаплодировали и разошлись по своим делам. Мы с Еленой вновь были в комнате одни. Она была в философском настроении, перебирала архаичные перфокарты из вощеной бумаги. Подношения приняла благожелательно, но спокойно:

- Да не надо так перетряхиваться, Димочка. Если ты не совсем слеп, то мог заметить, что я давно и упорно тебя люблю. Если я смогла хоть как-то облегчить тебе жизнь, то я счастлива. А кроме того, - в ее кошачьих глазах заиграли искорки: - ты убедился, что и твою мегеру можно превратить в кошечку.

Она помолчала, посмотрела в сторону:

- Да и знаешь, не надо никакого соавторства. Взгляни в окно, сейчас все покатится в тартарары. Кому будет нужна наша физика через год?

И опять моя умница оказалась провидицей. В 1987 году у большинства еще не было ощущения надвигающейся катастрофы. А она уже все предчувствовала.

Уговоры не помогли. А жаль. Из-за развившейся бессонницы я быстро дописал хорошую статью. Елена бескорыстно помогала готовить рукопись к отправке: диктовала машинистке трудные места, вписывала формулы в нужные промежутки, орудовала "Штрихом" , внося исправления.

Жизнь входила в обычную колею. Анька больше не буйствовала, однако вернулась к своему обычному недовольному состоянию раньше, чем с шеи исчезли засосы. Мы опять стали ссориться на ровном месте. А еще через год, в мае 1988-го, мы расстались. По-видимому, лимит взаимного терпения был исчерпан одновременно. Этот разрыв удивительно совпал по времени с появлением на Анькиной кафедре залетного немца-профессора, который, конечно же, запал на такую бабу. Он еще год старомодно ухаживал за ней, женился и увез в Мюнхен. Правда, он был сильно-сильно старше ее, что и обусловило серьезные проблемы в их семейной жизни в 90-е. Пишу об этом без всякого злорадства.

Итак, уже весной 88 года и я, и Елена были свободными. Однако прошел еще год, прежде чем я преодолел застарелый страх быть отринутым Ленкиными ладошками и приступил к активным действиям в отношении нее. Потеряв терпение ждать, она помогала мне как могла.

**

Мы прожили с Еленой три года. Совместного хозяйства мы не вели, она к тому же и не хотела афишировать этот служебный роман, но мы много времени проводили вместе, не ссорились, часами говорили обо всем на свете. Почти обо всем. Тема Аньки из наших разговоров была исключена.

Елене нравился секс со мной, она давала это понять, в постели была восхитительной, но спокойной. Та буря 87 года уже не повторилась никогда, да это было не нужно. Ей нравилась поза "маленькой Веры". В этой позиции я доставал до какой-то ее важной точки, Ленка вспыхивала и шептала: "Солнышко мое, солнышко:". Я любовался ее светящейся фигуркой, зная, что на моем месте мечтал бы оказаться любой сотрудник нашего НИИ.

Я часто признавался ей в любви, звал замуж. Она отмалчивалась, гладила мою лысеющую голову. Тех слов, которые она сказала мне утром того апрельского понедельника 87 года, я от нее уже не услышал никогда. Однако и звал я ее к совместной жизни все менее настойчиво. Наступил страшный для ученых 1992 год. Кто работал тогда в науке - поймет. В наукоградах в буквальном смысле ели траву, а в больших городах ученые перебивались случайными заработками. И Елене, и мне стало ясно, что выжить мы сможем только по одиночке. Ушла она от меня, а через некоторое время уволилась из нашего НИИ в своем стиле - тихо, достойно и тактично.

**

Прошло еще 16 лет. Елена нашла себя на новом поприще - она пишет пользующиеся бешеным спросом научно-популярные книжки для юношества, она уверена, что ее аппетитные рассказы о науке заманят в сети научных исследований новое поколение будущих ученых, и они доделают то, на чем остановились мы. Она счастливая бабушка двух внучек. Во время моих кратких визитов в Москву я иногда встречаю Елену на различных научных мероприятиях. Мы бросаемся друг к другу, времени хватает только помечтать выкроить время посидеть где-нибудь за чашечкой кофе. При этом ни она, ни я не верим, что это получится. Насколько можно судить во время этих мимолетных встреч, с фигуркой у нее по-прежнему все в порядке, ее смеющиеся глаза по-прежнему вербуют новых и новых незадачливых поклонников.

А вот Анька растолстела. Секс ее уже не интересует ни в каком виде. Наезжая в Москву из Германии, она главным образом скупает полудрагоценные камушки у индусов в подземных переходах и лечится ими по какой-то хитрой системе. В 2005 году она овдовела.

**

А теперь бонус для тех, кто дочитал до конца. Собственно, с чего это я взялся писать рассказ, да еще в таком жанре? Дело в том, что в тот апрельский понедельник, когда мы с Еленой объяснились, и я уже удалялся восвояси, она загадочным голосом произнесла мне в спину:

- Я тоже тебе кое-что принесла. Посмотри там:

На моем стуле лежала полиэтиленовая сумка-майка из молочного магазина "Колобок". В нем лежала отглаженная блузочка на пуговках, а также в отдельном пакетике - "Анжелика". Было непонятно, то ли радоваться, то ли обижаться. Это могло означать: "Димочке на добрую память о волшебном вечер". А могло означать: "Димка и Анька, повесьте это хозяйство у себя на кухне и любуйтесь - мне оно ни к чему". Я не высказал ничего, и в последующем не обращался к этой теме. Это не помешало мне бережно хранить пакетик многие годы. В 1998 году он последовал он за мной и в эмиграцию. Сейчас он лежит на полочке в шкафу в моей квартире в Санта-Монике. Я регулярно проветриваю содержимое.

Так вот, возвращаясь вчера домой после трудного преподавательского дня в местном университете, я краем глаза зацепил garage sale на углу улиц Уилшир и Эвклида. Ну, Вы знаете, что garage sale это мероприятие, которое устраивает американская семья, когда ей надо избавиться от какого-то барахла. Ненужная утварь выставляется на тротуаре и украшается разноцветными шариками. Подходи-бери. В ожидании, когда дадут зеленый свет на перекрестке, я осмотрел утварь. Посредине возвышался венский стул точь-в-точь из нашей с Анькой кухонной коллекции. Ошибки быть не могло - я хорошо помнил его завитушки. И цена была подходящая - три доллара. Через две минуты стул уже ехал в моей машине. А еще через 15 минут, я, взбежав к себе на второй этаж, уже прилаживал на этом стуле блузку и лифчик.

Смысл подарка стал ясен. В тот понедельник Елена подарила мне компоненты машины времени. Хотите - верьте, хотите - нет. Когда все они совместились с недостающим звеном - стулом - померкло калифорнийское солнце, затихли детские голоса на улице, пропал запах океана. Я снова был на нашей старой московской кухне, и передо мной в странном танце пульсировали две дорогие мне женщины. Все было абсолютно наяву. Я даже увидел, что наш чайник был красный в крупный белый горошек, а уж об этой детали я давным-давно забыл. Не зная, сколько времени продлится это чудо, я заторопился: забрался в кресло с ноутбуком и к сегодняшнему утру двумя пальцами нашлепал этот рассказ. Мне не надо было ничего придумывать - я печатал то, что видел перед собой.

**

И вот настало утро. Сейчас я отправлю рассказ на суд общественности, переведу дух, потом соберусь с духом и: позвоню ЕЙ по скайпу. Вот только опять надо торопиться: в Москве уже вечер, а Леночка рано ложится спать.