Пятое время года. Часть 20
- Оценка: 9.4/10
- Проголосовало: 76
А утром всё повторилось снова - всё было опять... перед сном Димка поставил в своём телефоне время побудки на полчаса раньше, и это оказалось как нельзя кстати: проснулись они от громыхнувшего камнепада вечно актуальных слов "вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир... ", - подскочив, как ужаленный, Димка стремительно протянул руку к телефону - нажал на сенсорную кнопку "стоп"... офигенный музон - мертвого разбудит!
Из окна в номер лился жидкий свет осеннего утра... начинался новый - счастливый! - день, и никакой музон, никакая погода за окном не могли ни стереть, ни смазать ощущение бесконечного счастья, - Димка, повернув голову, посмотрел на проснувшегося Расима, и сердце Димкино вмиг наполнилось неизбывной нежностью.
- Расик... доброе утро! - улыбнулся Димка, глядя в любимые глаза... и тут же, не сдерживая заполыхавшей в душе нежности, порывисто прижался к Расиму всем телом, вдавившись возбуждённо твёрдым членом парню в бедро.
- Доброе... ну, Дима... я ещё не проснулся! - засмеялся Расим, вмиг оказавшись в Димкиных объятиях. - Дима... что ты делаешь... Дима...
- А что я делаю? Я тебя бужу... - Димка, коснувшись губами тёплых, чуть припухших от сна губ Расима, легонько сжал в кулаке напряженно горячий Расимов член.
У них у обоих - и у Димки, и у Расика - возбуждённо залупившиеся пиписы, налитые жаром утреннего желания, несгибаемо стояли, словно скалки... а что - разве можно найти хоть одного пацана или парня, у которого в пятнадцать-шестнадцать лет не стоял бы пипис сразу после пробуждения? По утрам у всех пиписы стоят колом... а у них, у Димки и Расика, пиписы стояли тем более!"Самое доброе утро - это утро, когда просыпаешься с тем, кого любишь" - подумал Димка, прижимаясь горячим телом своим к горячему телу любимого Расика...
Какое-то время они, два проснувшихся пацана, страстно, упоительно сосались в губы, неутолимо лаская друг друга жаждущими ладонями - ладони скользили по попам, по спинам, по бёдрам и поясницам, ладони обхватывали пиписы, тискали их, сжимали, и снова... снова ладони устремлялись неутомимо блуждать по телам - по попам, по спинам, по поясницам, - от всего этого - от слитых в засосе губ, от страстно, горячо ласкающих тела друг друга рук - в попах у обоих конвульсивно пульсировала сладость нестерпимого желания...
Да и времени у них было не так уж много, - приподнявшись - от Расима оторвавшись, Димка потянулся за лежащим на тумбочке тюбиком с вазелином, и Расик, видя, как Дима, встав перед ним на колени, откручивает на тюбике колпачок, тут же поднял, с готовностью вскинул вверх разведённые в стороны ноги - приготовил для Димы свою сладко зудящую в области ануса попу... ах, какое это было удовольствие! Сначала, сладострастно двигая бёдрами, в попу Расика любил Димка, потом - точно так же сладострастно содрогаясь - в попу Диму любил Расим... это был обалденный кайф! Procul, o procul este profani!
Любовь окрыляет людей... любовь, воспылавшая взаимно, делает любого человек не только счастливым; но ещё свободным и независимым, - не потому ли смрадные козлы, жаждущие тотального контроля над душами людей, так страстно и яростно ненавидят любовь? Они, лукавые пастыри, ненавидят любую любовь, потому как всякий человек, любящий другого человека, вряд ли будет любить виртуального идола, - нах любому счастливому человеку - человеку, упоённому счастьем - спешить-торопиться в козлиные офисы со своим послушно распахнутым кошельком... разве им, смрадным козлам, любовь не в убыток?
Они, лукавые пастыри, неустанно направляющие людей в отведённые для послушания загоны, ненавидят любую любовь, но если с любовью в формате "мужчина-женщина" они ничего поделать не могут, кроме как опустить её до примитивного воспроизводства, то над любовью в формате "мужчина-мужчина" они, эти самые козлы, ненавидящие любовь, изгаляются как только могут: нах им люди счастливые, независимые и свободные, если весь их козлиный бизнес строится исключительно на несчастных, убогих, ущербных, послушных... разве мало таких растленных ими ходит по земле?
Неспособные мыслить самостоятельно - не осознающие, как ловко ими манипулируют, люди с задатками потенциальных овец с радостной готовностью сбиваются в послушные стада, и... когда миллионы блеют одно и то же "ме-е-е-е... ", разве не возникает у этих блеющих в одном загоне овечек ощущение собственной неколебимой правоты?"
Ме-е-е-е... мы ненавидим гомосеков... ме-е-е-е... " - хором блеют овечки, не понимая и не задумываясь по причине промытых козлами мозгов, что любовь выражается не форматом влюблённых - "мужчина-женщина" или "мужчина-мужчина", а выражается неподдельной щедростью, искренностью и глубиной их неповторимых чувств... "ме-е-е-е... " - возмущенно блеет какая-нибудь тётя Маня, которая в п р и н ц и п е не может знать, в чём прелесть и сладость неистребимой любви двух никому не мешающих - страстно влюблённых друг в друга - парней...
Впрочем, мешающих, ёщё как мешающих: счастливые люди мешают козлиному бизнесу, подрывая счастьем своим саму идею спрятавшегося под благостью лицемерного бизнеса, построенного на эксплуатации горя, страданий, одиночества, ощущения беззащитности, - тёти Мани в офисах и вне офисов искренне блеют с чужого голоса: "ме-е-е-е... это разврат... извращение... ме-е-е-е... "
- думая-полагая, что они таким образом защищают некую нравственность; "мэ-э-э-э... " - не выбиваясь из общего хора, в стаде овец угрожающе блеет какой-нибудь праведный дядя Вася или какой-нибудь гопник в кодле своих друганов - одноразовых "правильных" пацанов, которых то ли судьба, то ли просто счастливый случай не сподобил вкусить ни сладость взаимной любви, ни пряность взаимного секса в формате "мужчина-мужчина", "парень-парень", - "мэ-э-э-э... ненавижу педиков... мэ-э-э-э... мэ-э-э-э"... что в таких скорбных случаях можно сказать?
Только одно: procul profani! Хотя... кто посвящён, а кто нет - это ведь тоже вопрос интересный: сгоняя овец на загон один, сами козлы при этом нередко резвятся втихую совсем на других - содомских - лужайках...
Впрочем, это случается сплошь и рядом не только сегодня - метастазам козлиного лицемерия уже без малого две тысячи лет; взять хотя бы впервые введённое в крепостной стране уголовное наказание за однополый секс - тоже отчасти ведь показательно: наказание это - за однополый секс - для всех своих подданных ввел тот самый царь, который сам был не прочь в молодые годы порезвиться-потрахаться и с другом своим, и с не отказывавшими ему подневольными симпатичными парнями - денщиками-солдатиками, - в мире, прогнившим от лицемерия, непонимания и нелюбви, два пацана - Димка и Расик - любили друг друга и были в любви своей счастливы... по-человечески счастливы, - разве не это - главное в жизни?
После душа, натягивая на себя укрощающие стояк плавки - глядя, как Расик надевает неплотно обтекающие тело трусы, Димка хитро прищурился:
- Расик, скажи мне... ты чего руки вчера весь день в карманы засовывал? Проверял, на месте ли пипис?
- Да... просто так! - Расим невольно смутился и тут же, глядя на Диму, сам рассмеялся собственной смущенности... чего он, Расик, смутился? После всего того, что между ними было, скрывать от Димы что-либо было и глупо, и бессмысленно!
- А я, блин, думал, что у тебя стояк возникал... - поправляя свой мягкий, точнее, упруго мягкий припухший член в плавках - укладывая пипис член в плавках головкой вниз, подчеркнуто простодушно хмыкнул Димка.
- Ну, и стояк... прикинь, ходим по музею, а у меня вдруг подскакивает - ни с того ни с чего! - чуть обескуражено признался-проговорил Расик, надевая джинсы. - Начинают штаны вздыматься - бугром выпирать... сразу видно, что там стояк!
- Ага, и ты сразу вгоняешь в карманы двух омоновцев - усмирять природную стихию... да? - рассмеялся Димка, стоя перед Расиком в своих в туго обтягивающих плавках-трусах.
- Да, - рассмеялся Расим. - А что, блин, делать? Не могу же я ходить со стояком...
- Расик, давай тебе купим плавки - такие, как у меня... смотри! - Димка легонько похлопал себя по паху - по округло обтянутой хлопком продолговатой выпуклости. - Стояк, не стояк - мне по барабану... и при этом я ничуть не парюсь - чистый хлопок! Ну, то есть, я вообще не парюсь - ни в прямом смысле, ни в переносном... купим тебе плавки такие тоже?
- Купим! - отозвался Расим, чувствуя, как от этой Д и м и н о й заботы на сердце у него, у пятнадцатилетнего Расика, стало тепло... и на сердце стало тепло, и в пиписе стало приятно - тёплая сладость колыхнулась в упруго висящем, словно сарделька, матово-коричневом стволе... нет, пипис у него, у Расима, не стал напрягаться, но - напрячься он, его юный пипис, мог в любой момент: познавший блаженство реальной любви, пипис у него, у Расима, совсем обнаглел - за последние пару дней он вышел из всякого повиновения, и потому... потому - плавки такие, как у Д и м ы, Расиму были нужны... даже - необходимы!
Спеша - торопясь на завтрак - они уже выходили из номера, когда, останавливая Расима в дверях, Димка неожиданно проговорил:
- Расик! Мы что-то забыли...
- Что? - Расим, выходивший из номера первым, остановился - оглянулся, вопросительно глядя Димке в глаза.
- Мы забыли поправить воротник твоей рубашки... - проговорил Димка, закрывая дверь - прижимая Расима к себе. Губы Димкины лёгким касанием скользнули по нежной коже Расимовой шеи, и Димка почувствовал, как в тот же миг член в его плавках стал стремительно затвердевать, наливаясь сладчайшим зудом, отдающимся в мышцах ануса.
- Дима... - Расим засмеялся, щуря глаза от сладкой щекотки, вызванной прикосновением Д и м и н ы х жаром скользящих губ. - Воротник у рубашки... сегодня тоже... тоже надо поправлять?